Татьяна Упирвицкая (Журнал "Самокат" N6, июнь 2005): "Я познакомилась с митрополитом в ноябре 1990 года. Мне, студентке филологического факультета ННГУ, дали задание написать серию очерков о нижегородских святых. Я отправилась в епархию к тогда еще архиепископу Горьковскому и Арзамасскому Николаю за помощью и благословением. Зная, что со своим уставом в чужой монастырь не ходят, постаралась соответствовать облику женщин, работающих в церкви. Повязала на свою коротко стриженную кудрявую голову маленький шелковый платок, который все время сползал, а я смущалась от этого. Владыка наблюдал за мной с улыбкой и, наконец, спросил: - А ты, радость моя, и дома в платочке ходишь? Коли нет, так и снимай этот маскарад! А когда в церковь пойдешь, надень платочек подлиннее, чтобы не падал. Сказал он это так по-доброму и так весело, что смущение мое улетучилось и нужные слова сразу вспомнились... - Никогда, дочь моя, не пытайся быть тем, кем ты не являешься, - учил меня владыка, - получится либо грустно, либо смешно. Совершенствуй то, что в тебя Господь заложил, делай свое дело и живи по совести, а больше ничего и не нужно. Запомни: непосильного креста Господь никому не дает!
...Владыка вспоминал отца, который умер в 43-м, как человека сурового и справедливого, за которым, как за каменной стеной, никогда не было страшно. -- В моем роду все дяди по линии отца были людьми могучими, здоровыми и все служили в царской гвардии. Один из них, Семен Федорович Кутепов, остался в армии и после революции, воевал в Великую Отечественную и даже вошел в русскую литературу в образе генерала Серпилина в романе Константина Симонова "Живые и мертвые".
...О войне владыка Николай вспоминать не любил. На вопрос: "Как Вы воевали?" говорил всегда одно: "Воевал, как все воевали, в самом высоком звании - рядовой". Пройдя двухмесячную подготовку в оружейно-пулеметном училище, он вместе с другими новобранцами отправился на фронт. Была у него с собой нательная иконка, которой Варвара Ивановна, отправляя сына на фронт, благословила, да только ее вместе с крестом на первом же медосмотре сняли.
...- Нас отправили в Ртищево, там посадили на поезд, довезли до станции Филонове, а уже оттуда под сталинградский Калач мы пешком топали. Но моя война закончилась весьма прозаически. После оттепели ударил лютый мороз. Мы попали под обстрел. Я схлопотал две пули, был контужен. Пролежал несколько часов без сознания, засыпанный землей. Получил обморожение. Нашли меня однополчане, привезли в госпиталь. Руки спасли, а вот трети обеих ступней я лишился.
......Он не любил говорить о своих ногах. Было такое впечатление, что митрополит сам о них не помнит. Служил многочасовые службы, часто ездил по области. Ни разу не показал, как тяжело ему подчас не только ходить, но даже стоять. Лишь однажды, в частном разговоре, он разоткровенничался и рассказал, как именно проходила ампутация. -- Военный госпиталь, походный. Медикаментов не хватало. Мне дали жестяную кружку водки, потом сунули в зубы палку, сказали: терпи. Один доктор навалился на меня, а другой стал пилить... Я, пока операция шла, эту палку так искусал... Должны были полностью стопы убрать, до пяточной кости, но доктора меня пожалели, видишь, все-таки бегаю как-то... "Бегаю" - именно так он творил даже тогда, когда ноги болели нестерпимо, когда спустя пятьдесят лет раны открывались и костные осколки продолжали выходить. После особенно долгих и трудных великопостных служб, когда владыка Николай звонил узнать о делах, все шутил: "Я с тобой, дочь моя, разговариваю, а сам ноги на столе держу, почти что выше головы..."
...- В моей жизни, - говорил владыка, - было три человека, которые сыграли огромную роль в моем становлении. Всю свою жизнь я стремлюсь в чем-то походить на них. Первым стал архиепископ Виталий (Введенский). Второй - митрополит Антоний (Марценко), человек архисложной судьбы. Я долгое время иподиаконствовал при нем, был его личным секретарем и вторым келейником. Владыку Антония обвинили в антисоветской деятельности, арестовали и отправили в "места не столь отдаленные" на 25 лет, а ему в ту пору было 67. Он погиб в лагерях. Я очень переживал, именно тогда впервые и подумал о том, чтобы принять монашество. За то, что я был связан с митрополитом Антонием, меня целый месяц держали, если так можно выразиться, "под домашним арестом". В девять часов утра я являлся в органы государственной безопасности, где меня "мариновали" до двух часов ночи, а в два часа начинался допрос. Потом меня отпускали домой поспать, а с утра все повторялось снова. Тульский епископ от меня отказался, даже написал в Священный синод, чтобы в Тулу меня священником не присылали, и тогда третий важный человек в моей жизни - владыка Вологодский Гавриил (Огородников) - не побоялся и принял меня вопреки всему.
...Вот документ, свидетельствующий об отношении властей к молодому епископу: "Определенную озабоченность вызывает деятельность молодых правящих архиереев, которые в разное время привлекались к зарубежной работе, а внутри страны нередко проявляют религиозную активность, не считаясь с рекомендациями уполномоченных совета и местных органов власти. К их числу относятся архиереи Николай Владимирский, Владимир Иркутский... и другие".
...он перенес два инфаркта, врачи ограничили его рабочее время, он все равно продолжал принимать до последнего человека: -- Я старая лошадка, коли запрягли, то буду тянуть, пока не упаду. Тяжелее всего ему было переносить необходимость лечения. Чуть становилось полегче - владыка уже на ногах: "Не могу больше, все бока отлежал".
Ему всегда можно было дозвониться в кабинет или домой. Он никогда не прятался за спины секретарей и келейников (их, кстати у него не было), мог даже дать нагоняй за то, что его постеснялись побеспокоить вечером, решая какой-нибудь важный вопрос."
